Статья про Чечню
Чечня еще недавно была территорией смешения множества идеологий. До восемнадцатого века главной силой здесь были адаты, суды старейшин, регулирующие отношения горцев сложной системой сдержек и противовесов. Потом суфии принесли в Чечню ислам в его эзотерической разновидности. В девятнадцатом веке возникла Россия с ее имперской идеологией, а в двадцатом добавился еще коммунизм. В девяностые годы, на фоне сепаратизма, многие чеченцы стали приверженцами ислама в его ортодоксальной форме. Но в результате войн и нынешнего "восстановления мирной жизни" все Чечня оказалась почти полностью деидеологизирована - главной проблемой людей стало выживание и минимальное сохранение собственного достоинства. Можно ли еще в Чечне вообще говорить о каких-либо убеждениях? Где еще стоит искать осмысленность? Я пыталась ее почувствовать в чеченских школах, в местах мусульманских святынь и в немногих сохранивших свою генетическую память горных селах.
От сочетания кавказского гостеприимства с исламским чувствуешь себя порой крайне неловко: здесь какие-то совсем уж утонченные правила. Например, все чеченцы считают своим долгом вымыть гостю обувь: и непонятно, что делать, то ли благодарить, то ли извиняться, то ли вопринимать как должное. Чеченец всегда постарается выполнить любую твою просьбу, но что он при этом реально чувствует - возможно, страх, неловкость или сомнение - приходится догадываться по нюансам интонации или вообще не догадываться. Вообще в Чечне в голове все время работает незримый вольтметр, оценивающий напряженность ситуации. От этого очень устаешь: Можно ли сфотографировать? Можно ли покурить в присутствии этих людей? Можно ли об этом спросить? Все время приходится себя контролировать, а это, как известно, гораздо хуже, чем когда тебя контролирует кто-то другой. И наоборот: чувствуется, что у людей, с которыми ты разговариваешь, в голове работает тот же приборчик. Например, в одной школе, которая находится на горе, завуч сказал, что село было важной стратегической точкой и военные этим пользовались. "Как пользовались?" - автоматически переспросила я. Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом, воцарилось тяжелое молчание, которое кто-то прекратил следующим вопросом. Как потом выяснилось, у этого завуча брат был боевиком, а другого брата посадили за пособничество. Отец их после этого умер от инфаркта. Потом в конце разговора завуч сказал: "Спасибо вам большое, хоть вы и русские. Я понимаю, что у каждого народа есть разные люди, и хорошие, и плохие, но что было, то не перечеркнешь". Он, видимо, собирался по-другому расставить акценты, но получилось так. Впрочем, это был единственный случай такой откровенности.
...
Вокруг нас ходит грязный небритый человек и со странной интеллигентной улыбкой что-то шепчет - слов не разобрать, но произношение отчетливо русское, почти без акцента. "Вот этого сфотографируйте! - говорит замглавы. Это наш сумасшедший. У него никого нет, мать умерла, сестры разъехались. Отслужил в советской армии и после этого начал понемногу уходить в себя. Уже лет двадцать живет на улице. Мы ему строили лачугу, но он в ней не живет, только приносит туда всякий хлам. Его недавно тоже военные допрашивали, думали, помогает боевикам. Пришлось и его искать. Потом через неделю мне сказали "забирай", нашел его в яме, избитого, полуживого. Он очень хорошо говорит по-русски, между прочим. Его спросили "Где твое оружие?" А он отвечает, "Я свое оружие сдал после демобилизации..." - "Демобилизации," - шепчет юродивый и довольно улыбается. Потом, молитвенно сложив руки, смотрит в мой объектив и бормочет: "предложить... насколько возможно... жениться..." Все вокруг хохочут: мне уже сделали предложение. А мне грустно: наверное, это единственный человек за всю неделю, который говорил со мной без вольтметра в башке.
Комментариев нет:
Отправить комментарий